Творчество К.В.

Сухой, как скупая олива,
«Махмудка» - восточная кровь -
Пред зеркалом неторопливо
Сурьмит густотравную бровь.

Еще полчаса до премьеры,
Последний наносится грим…
Титан танцевальной карьеры,
Икона для геев и прим

Сидит в персональной гримёрной,
Он сосредоточен и строг,
И тихий мотивчик минорный
Мурлычет живой полубог.

Еще не умаялся ангел
Со сцены нести благодать,
Но вены - бугристые шланги -
Устали уже танцевать.



Смотрят с фото глазища бездонные
Разбитной малолетней шпаны…
Промышляли подростки бездомные,
Подаянье прося у страны.

Память взвоет собакой бесхвостою,
Матерщинным дождём обольёт
И уносит меня в девяностые,
Где такая картина встаёт:

Жёлт от курева, грязен и немощен,
Повторяет малец, как в бреду:
«Люди, люди, подайте на хлебушек»,
Сладкий «сникерс» имея в виду.



Я пишу вам из Крыма, из вами любимого Крыма.
Он - такой же, как был: поэтичен и дерзко красив.
Поменялись на мэриях флаги, но это терпимо,
Суета это всё для того, кто дорогами жив.

Ничего не случилось. Торговец по-прежнему жаден,
Те же «слуги» на тех же местах умножают печаль,
И хоть много на этой земле золотых виноградин,
Но любви поубавилось, - это, действительно, жаль.

В медвежьем углу асканийском,
В безводной ковыльной глуши
Фальц-Фейном, педантом арийским
Воздвигнут оазис души.

Плывут миражами секвойи, -
Гиганты редчайших имен,
И глаз очарован травою,
И слух соловьем опьянен.

Клубится зеленое чудо
В песочнице Бога-Отца,
И я, городская пичуга,
Стихом воспеваю Творца,

Чьи помыслы рушат мыслишки
О черной изнанке людей.
Из дрязг вырастают делишки,
Дела – из великих идей.

Пальто из твида, резная трость,
Чудного вида заходит гость,

Садится молча, ощерясь ртом,
И что-то волчье в молчанье том.

Далёким взглядом глядит на свет,
Как будто рядом меня здесь нет.

Летят минуты, я весь – огонь,
Вдруг вижу чью-то вблизи ладонь.

Как на экране, вхожу в контакт:
Возница, сани, почтовый тракт.

Снега да тучи, степная ширь,
Но я не кучер, не пассажир,

От волчьей своры я – ни на шаг.
Я – первый номер, я – их вожак.

Родная стая бежит вослед.
Прыжок. Взлетаю. Но меркнет свет,

Ты знаешь, чем ближе к итогу,
Тем меньше манит глубина,
Я выбрал служение Богу,
Которому имя – жена.

Мой Бог не потребует веры,
Мой Бог не накажет за грех –
Над храмами Русской Ривьеры
Мы с нею парим выше всех.

По комнате звездные гроздья,
Их речь – шелестящая печь,
К нам ангелы просятся в гости,
И жаждут блаженные встреч.

Поймет меня маршал и мастер,
Землянин и житель Луны,
Кто так же божественно счастлив
В божественном свете жены.

На той стороне – день,
На этой земле – ночь,
На той стороне сын,
На этой земле – дочь,

На этих часах пять,
На той стороне – шесть,
А время идет вспять,
А поезд стоит здесь.

На той стороне – снег,
А здесь этот снег – дождь,
И каждый несет грех,
И в каждой душе дрожь.

И рыщет в купе волк
В надежде собрать дань,
И этих волков – полк,
А значит, дела – дрянь,

Но грустно скрипит лес,
И в сущности все – хлам,
Ведь кто-то умрет здесь,
А кто-то умрет там.

Мой голос - слабенький такой,
Боящийся всего:
И бессловесности людской,
И слова самого.

Я убеждал его: «Кричи,
Не бойся за судьбу»,
А он нашептывал: «Молчи!
Мы вылетим в трубу!».

Я звал его на карнавал
И обзывал «кротом»,
Но кто кого дрессировал,
Открылось лишь потом.

И вот теперь, когда вполне
Мой шаг похож на шарк,
Мы оба любим в тишине
Ходить в соседний парк,

Глядеть на листья в лужах
И слушать, слушать, слушать…

Ветер, шальной Мефистофель,
Гонит обрывки афиш,
В чашке остывшего кофе –
Бренность земных философий
С прелью платановых крыш.

Как же с душою в исподнем
В ночь на сырой тротуар,
Где так легко и свободно
Скачет щенком беспородным
Вальс зачехленных гитар?

Вылился дождик на строфы,
Вечер укутан в муар.
В так и не выпитом кофе –
Грусти светящийся профиль.
Вальс зачехленных гитар.

Женщину не выбирают,
Женщину шлет нам Господь -
Звездные песни слагает
И облекает их в плоть.
Каждая новая песня
Станет кому-то сестрой,
Светлая песня – невестой,
Грустная – девой прелестной,
Тихая – мамой родной.

Ближний огонь согревает,
Дальний – в дорогу ведет,
Каждая женщина знает,
Кто ее песню споет.
Кто эти звуки подхватит,
Будут ли фразы нежны.
Если нам силы не хватит,
Женское сердце оплатит
Наши порывы струны.

Я миром болею, я веком болею
И с этою болью живу и старею.

Еще до рождения, в темени лютой
Меня отравили небесной цикутой.

С тех пор, где б ни жил я, ни делал я что бы,
Мне больно от глупости, больно от злобы,

От каждого вскрика, от горя, от дыма,
И это - навечно и неизлечимо.

Крути меня, хворь, разливайся, отрава,
Болеть – мое право, болезнь – моя слава,

Прекраснее нет и не будет недуга!
Ах, если б легко заражать им друг друга!

Я миром болею. Я жизнью болею,
И нет от нее никакой панацеи.

По земле горячей,
По сухой воде
Ходит век незрячий,
Сам не зная, где.

За спиной у века
Черные дымы,
Сам у человека
Просит жизнь взаймы.

Вид его несносен,
В обещаньях враль –
За окошком осень,
Он бубнит: «Февраль».

Вечно недоволен
Ночью или днем,
Говорит, что болен,
Сам летит конем.

Ходит он по трупам,
По живым сердцам –
То ли дед в тулупе,
То ль шахид-пацан.

Пожалеть бы людям
Доходягу-век,
Да мы все там будем,
Век ли, человек.

В минуты обиды и боли,
Под плетями хамов и злюк
Не плачь, человек, я с тобою,
Я первый, кто скажет: «Люблю».

Когда чередой идут беды,
Когда в сердце метит копье,
Я – самое близкое небо,
Я – первое небо твое,

Я – плот в ураганах сомнений,
Я – ветер попутный в пути,
Твоя тишина на коленях,
И тише меня не найти.

Когда ловишь ветер руками
В заброшенном доме судьбы,
Я – самое близкое пламя,
Я – песня каминной трубы.

Безветрие природы и души…
Ничто не диссонирует с дуэтом –
лауреатом утренних туманов.
Когда ещё удастся так сыграть
на колокольцах капелек, скользящих
наклонно, не предчувствуя паденья
в амфитеатры домиков вороньих?

Акустика предвестия стиха…
Двойное эхо шорохов на крыше,
искрение наитий, колыханье
и шелест осыпания названий
предметов от смещения пропорций –
всё плещет там, где скоро будет море
и парус, и надежда в междустрочьях.

Страницы